Эдгар Берроуз - Лунные люди [= Люди с Луны] [The Moon Men]
— Ты лжешь! — крикнул я. — Ты лжешь, проклятый шпион!
И тут Питер Йохансен побелел и, внезапно выдернув нож из-под одежды, бросился на меня, отчаянно им размахивая. Он чуть не проткнул меня, настолько неожиданной и подлой была атака; но я перехватил его руку, стараясь удержать ее подальше от себя, и вывернул ее. Это был конец. Я повернул совсем немного — я не хотел выворачивать сильно — и что-то хрустнуло в его руке.
Питер издал отчаянный крик, нож выпал из его пальцев, и я отшвырнул негодяя: мой пинок он запомнит надолго. Затем я поднял его нож и зашвырнул его подальше, в сторону реки. А сам, насвистывая, пошел домой.
Когда я вошел в дом, мать вышла из своей комнаты и, обняв, прижалась ко мне.
— Дорогой мальчик, — пробормотала она. — Я так счастлива, потому что счастлив ты. Она — прекрасная девушка, и я люблю ее так же сильно, как и ты.
— О чем ты говоришь? — спросил я. — Что ты имеешь в виду?
— Я слышала, как ты свистишь, — сказала она, — и я знаю, что это означает, — взрослые мужчины свистят всего лишь раз в жизни.
— О, дорогая матушка! — воскликнул я. — Я хотел бы, чтобы это оказалось правдой и, может быть, это когда-нибудь произойдет, но я для этого слишком труслив; так что пока — еще нет.
— Тогда почему ты свистел? — спросила она с удивлением и несколько скептически.
— Я свистел, — пояснил я, — потому что сломал руку шпиону и пнул его под зад.
— Питера? — спросила она, вздрогнув.
— Да, мама, Питера. Я назвал его шпионом, а он пытался заколоть меня.
— Ох, сынок! — воскликнула она. — Ты ничего не знаешь. Это моя ошибка, я должна была рассказать тебе. Теперь он больше не будет скрываться в темноте; он придет открыто, и когда придет — я погибла.
— Что ты имеешь в виду? — спросил я.
— Я не имею в виду смерть, — сказала она, — но они сначала заберут из-за меня отца.
— Что ты имеешь в виду? Я ничего не могу понять из того, что ты говоришь.
— Слушай внимательно, — сказала она. — Питер хочет меня заполучить. Именно поэтому он шпионит за твоим отцом. Если Питер сможет раздобыть что-нибудь против него, отца отправят на шахты или убьют, а Питер получит меня.
— Откуда тебе это известно? — спросил я.
— Питер сам говорил мне, что хочет меня добиться. Он хочет, чтобы я бросила твоего дорогого отца, а когда я отказалась, Питер заявил, что он в фаворе у калкаров и что в конце концов он меня заполучит. Он пытался купить мою честь ценой жизни твоего отца. Вот почему я была такой испуганной и несчастной; но я знала, что ты или отец, скорее, предпочтете умереть, чем позволите мне совершить это, и поэтому отвергла притязания Питера.
— Ты говорила отцу? — спросил я.
— Не посмела. Он убил бы Питера, и это было бы концом для всех нас, потому что Питер в большом фаворе у властей.
— Я убью его! — заявил я.
Мать пыталась отговорить меня, и в конце концов я обещал ей, что буду ждать до тех пор, пока у меня не будет достаточного повода не связываться с властями. Бог видит, поводов у меня было предостаточно.
После завтрака, на следующий день, мы разошлись в разные стороны, как всегда делали в первое воскресенье каждого месяца. Я сначала отправился к Джиму, чтобы прихватить с собой Хуану, так как она не знала дороги, ведь она никогда не ходила туда. Я застал ее одетой и готовой к выходу. Молли с Джимом ушли несколькими минутами ранее и, казалось, Хуана была очень рада видеть меня.
Я ничего не рассказал ей о Питере, в мире достаточно проблем, чтобы взваливать на плечи людей еще новые, не связанные с ними напрямую. Я отвел ее на милю вверх по реке, и все это время мы следили, не идет ли кто за нами. Мы нашли спрятанную мною лодку, и переправились через реку. Надежно укрыв лодку, мы прошли еще полмили и отыскали плот, который я сам сделал. На нем мы снова перебрались на другой берег — если за нами следили, то им пришлось бы плыть, потому что в этой части реки лодок больше не было.
Я ходил этим путем множество лет — фактически с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать — и никто никогда не подозревал меня и не следил за мной, хотя я не ослаблял бдительности, и, может быть, этим и объясняется тот факт, что меня не поймали. Никто, даже видя, как я беру лодку или плот, не смог бы догадаться о моей цели, настолько запутан был путь.
В миле, к западу от реки стоит старый лес с очень толстыми деревьями и именно туда я отвел Хуану. На опушке мы присели, делая вид, что отдыхаем, на самом же деле желая убедиться, нет ли кого-нибудь поблизости, либо следящего за нами, либо кого-нибудь, случайно заметившего нас. Никого не было видно. Тогда с легким сердцем мы поднялись и углубились в лес.
Четверть мили мы шли по неширокой тропке, затем я повернул налево под прямым углом, и мы пошли по глубокому мху, на котором не оставалось следов. Мы всегда так делали, никогда не проходя последние четверть мили одним и тем же путем, чтобы не проделать тропку, по которой нас бы смогли выследить.
Наконец мы подошли к обросшим мхом деревьям. Под одним из них находилось отверстие, в которое можно было войти, низко нагнувшись. Его прикрывало рухнувшее дерево, над которым торчали сломанные ветви. Даже зимой и ранней весной вход этот был не заметен для случайных прохожих, если здесь таковые были. Человек, ищущий заброшенные шахты, конечно, мог пройти здесь; но остальным здесь делать было нечего, так как это было пустынное и довольно дикое место. В течение всего лета — сезона, когда существовала наибольшая опасность, что нас обнаружат, — все это скрывала масса дикого винограда, причем настолько хорошо, что мы сами с трудом находили дорогу.
В этот провал я и ввел Хуану — взяв ее за руку, как слепую, хотя было не так уж темно; правда, она ничего не видела уже на расстоянии шага. И я взял ее за руку — слабая попытка лучше никакой. Тоннель под землей тянулся ярдов на сто в длину — а мне хотелось, чтобы он был длиной по меньшей мере миль в сто. Он внезапно оканчивался крепкой каменной стеной, в которой была тяжелая дверь. Дубовые панели почернели от времени и позеленели там, где массивные петли крепились к дереву в трех местах, огромную ручку и замок, прикрепленные к двери, покрывала ржавчина, стекавшая вниз и смешивающаяся с зеленью и чернотой. Клочья мха росли над дверью, подтверждая действительно древнее ее происхождение, и даже самые старые среди нас, знавшие все, не знали ее точного возраста. Над дверью красовался вырезанный в камне пастырский посох и слова: Deus et mon droit.
Остановившись перед массивным порталом, я постучался один раз косточками пальцев, посчитал до пяти и снова стукнул раз; затем посчитал до трех и через такие же промежутки постучал три раза. Это был сигнал, определенный для данного дня — он никогда не повторялся дважды. Но если кому-нибудь пришло бы в голову явиться сюда, не зная условленного сигнала и взломать дверь, то внутри он обнаружил бы только пустую комнату.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});